Мысли вслух о метафизике

В новостях прошло интересное: в Красноярском крае задержан мессия Виссарион, глава секты имени себя, известной под названием "Церковь последнего завета". Да не один, а вместе с ближайшими сподвижниками, которые помогали ему последние лет двадцать.

Помимо прочих прелестей тоталитарной секты с абсолютной властью гуру над телами и душами адептов, мессия прославился принуждением всех без разбора к жёсткому сыроедению, сексуальным насилием и мошенничеством с квартирами.

Будем держать кулаки, чтобы Виссарион наконец-то отправился в более способствующие просветлению условия.

К сожалению, не могу сейчас вспомнить ни имени той исследовательницы, ни даже года, когда она взялась за работу.

Она решила понять, что же такое справедливость, и почему люди так редко сходятся во мнениях по этому поводу.

Результат оказался, в общем, ожидаемым. Хотя все понимают, что справедливость – это хорошо, но существует несколько противоречащих друг другу определений, в чём она заключается. Одни, например, полагают, что несправедливо отнимать у человека то, на что он имеет право, чтобы отдать тому, кто не может (или не хочет) стать таким же. Другие – что, наоборот, несправедливо, когда один просто по праву рождения пользуется тем, чего другой не в состоянии добиться никакими усилиями, и поэтому нужно делиться.

Но социальное неравенство – лишь одна из областей, в которых наши представления вступают в конфликт. Сегодня я хочу поговорить о другой такой области – о наказании преступников.

Тема, что ни говори, актуальная. За последние годы немало происходило преступлений, по поводу которых общественное мнение резко разделялось. Одни требовали суровой кары злодеям, другие утверждали, что конкретно этих людей вообще не за что карать – то, что они совершили, нельзя считать преступлением.

Отчасти, как мне представляется, дело тут в том, что существует три несовместимых между собой идеи, за что и зачем мы наказываем преступников. Это парадигмы возмездия, искупления и исправления.

( Collapse )

Себе мы прощаем больше, чем другим.

Это известный факт, подтверждённый многими экспериментами. Каждый думает про себя, что он, в сущности, норм такой чел. Конечно, ему случается совершать плохие поступки. Иногда даже очень плохие. Но всё это промахи, или слабости, или обстоятельства вынудили так поступить. Это же не делает меня плохим, правда? В конце концов, я же сам понимаю, что поступил плохо, значит, я хороший.

Зато дурные поступки других мы чаще объясняем их злой волей. Он сделал то, что хотел сделать – никто его не заставлял. И если он поступил плохо – значит, считает это нормальным и допустимым. Значит, он плохой.

В обратную сторону это тоже работает. Всякий, кто добился успеха, чаще всего объясняет это своими положительными качествами. Я умён, талантлив, трудолюбив, и за это получил заслуженную награду. Успехи же других – результат удачи, стечения обстоятельств, не вполне благовидных поступков и так далее. Никак не может оказаться так, что у него есть больше, чем у меня, потому что он лучше меня.

Но всё же мы по природе существа социальные, и у всех есть базовый уровень эмпатии. А потому и ближнего, совершившего зло, мы осуждаем меньше, если можем представить себя на его месте. Я-то не злодей – значит, и он тоже не обязательно.


И вот тут мне пришла в голову мысль. Если всё это так – у каждого злого поступка должна быть не одна, а две общественные оценки. Одна – основанная на объективной тяжести и последствиях. Другая – на том, насколько злым и испорченным кажется нам человек, способный на такое. Осуждение греха – и осуждение грешника.

Чтобы проверить эту гипотезу, нужно найти злодеяние, у которого эти оценки заметно различаются. И как только я начал искать, тут же оказалось, что они различаются чуть менее чем всегда.
( Collapse )

Ненависть. Жгучая ненависть охватывает меня всякий раз, когда я вижу в статье газеты или интернет-блоге слово «педофил». Ненависть к журналистам, устроившим за последние несколько лет кампанию травли, равной которой не было, наверное, со времен Гитлера.

Вот вопрос, позволяющий влегкую отличить адекватного человека от человека, отравленного этой пропагандой.

Перед вами трое.
Первый снимает в клубе девчонку, соблазнившись ее стройной фигуркой и свежим личиком. После бурной ночи он узнает, что его подружке всего тринадцать, и в клуб она сбежала от строгой мамы.
Второй с удовольствием смотрит японские мультики, где худенькая большеглазая младшеклассница стонет от наслаждения в объятиях своего учителя или родственника.
Третий подстерегает в лесопарке живую младшеклассницу и торопливо насилует ее под ближайшим кустом.

Так вот вопрос: кто из них педофил?

И правильный ответ ( Collapse )

Я не буду повторять уже навязшую в зубах пословицу о статистике. Ее все слышали уже раз сто. И она, разумеется, неверна.

Статистика действительно способна показать, как обстоят дела. Собственно, во многих областях только она и способна это показать. Личные впечатления, слухи и сплетни, мнения экспертов — все это чаще всего ошибочно. А вот собранные беспристрастные цифры показывают все как есть.

Но при одном важном условии, которое очень часто упускают из виду. Статистика показывает правду, только если она полная. Выдернув из отчета конкретное число и продемонстрировав его публике, очень легко создать у нее любое нужное впечатление.

Как простейший пример — статистика разводов. По их количеству Россия чуть ли не на первом месте среди развитых государств. Пора бить тревогу? Ан нет. Достаточно взглянуть на другую часть той же подборки — количество взрослых людей, живущих в одиночестве. И тут Россия внезапно оказывается на последнем месте среди тех же государств.

И тут же все понятно. Русские намного чаще разводятся, потому что намного чаще женятся, в то время как европейцы и американцы предпочитают просто встречаться или жить вместе, никак не оформляя свои отношения, а в брак вступать в лучшем случае через несколько лет — если отношения протянули столько. Собрать же данные по количеству «гражданских браков», не выдержавших проверку временем, намного сложнее.


( Collapse )

Возможно, вы уже читали в интернете об удивительном открытии генерала Маршалла. Он, как известно, вскоре после окончания Второй мировой войны провел масштабный опрос среди американских ветеранов — людей, побывавших во множестве боев. И оказалось, что три четверти из них в большинстве сражений ни разу даже не выстрелили в сторону противника. И только два человека из ста стреляли, сознательно целясь во врагов.

Это, конечно, результаты для пехоты. У артиллерии и танкистов цифры были совсем иными. У пилотов бомбардировщиков — еще более иными. И неудивительно, ведь и те, и другие, и третьи могут убивать врага, не видя его. То, что они делают, они сами — ни сознательно, ни подсознательно — не воспринимают как убийство. А потому и могут совершать его с легкостью, не испытывая впоследствии угрызений совести.

Для пехоты все иначе. У человека есть мощнейший психический барьер, не дающий лишать жизни себе подобных. И даже когда это приходится делать — десятки тысяч солдат впоследствии вспоминали, что палец, лежащий на спусковом крючке, попросту отказывался им повиноваться.

Заповедь «не убий», как оказалось, вшита в человека куда глубже любых религиозных предписаний. Но не в любого человека.( Collapse )